Три воспитанника бурсы - киевской духовной семинарии - заблудившись в пути просят пустить их на ночлег в одном из деревенских хуторов. Хозяйка, старая ведьма, запрыгнув Хоме Бруту - одному из этих бурсаков - на спину, пускается с ним в скачь как на коне, что не только невероятно удивляет, но забавляет юношу. Однако испугавшись того, что ведьма может загнать его таким образом до смерти, он сбрасывает ее и они меняются ролями: оседлав ведьму Хома сам загоняет ее до смерти: упав от изнеможения ведьма превращается в прекрасную девушку. На следующий день за Хомой посылают гонцов из одного из киевских поместий, куда он должен явиться, потому что тамошняя панская дочка - панночка – находясь при смерти после того, как ее во время прогулки кто-то жестоко избил, в своем последнем желании попросила, чтобы ее в течение трех ночей отпевал никто иной, как воспитанник киевской бурсы Хома Брут. Прибывший на хутор Хома застает ее уже мертвой. В умершей панночке он узнает старую ведьму и в последнюю третью ночь отпевания, она вместе с другими демонами при помощи Вия убивает Хому. Сам Вий, именем которого и названа повесть, является мистическим существом из преисподней, покрытым черной землей.
Не редко повествование интерпретируется в свете фрейдовского психоанализа, в центре которого эдипов комплекс: сын испытывает сексуальное влечение к своей матери, страшась одновременно своего ревнивого соперника отца, который может его кастрировать или даже убить за это. Поводом для такого психоанализа служит в первую очередь сцена демонических скачек, символизирующая подобный акт сексуального кровосмешения. В образе ведьмы, предстающий вначале в образе старухи, похотливо набрасывающейся на юношу, и впоследствии оказавшейся прекрасной девицей, мы видим мать, удовлетворяющую желание сына – считает голландский славист Ф. Дриссен (1). В качестве наказания за кровосмешение рассматривает смерть Хомы американский славист Хью Маклин (2). „Этот Вий, от одного взгляда [которого] умирает“ Хома Брут, „не кто иной, как imago отца, видящий его сексуальные желания, то, чего другие не видят и не могут увидеть (всевидящий бог-отец)“ – полагает советский приверженец фрейдизма Иван Дмитриевич Ермаков (3). Фрейдисты зачастую охотно интерпретируют литературное произведение, основываясь на фактах из личной жизни его автора. Примером тому служит интерпретация Дриссена, по мнению которого в образе Вия представлен отец Гоголя, скончавшийся, когда писателю было 15 лет от роду, а покрывающая его черная земля говорит о том, что он восстал из могилы, чтобы наказать сына за его похотливые намерения (4). Фрейдисты, таким образом, интерпретируют смерть Хомы в качестве наказания за то, что тот нарушил нравственные устои, возжелав панночку, символизирующую его мать или мать самого Гоголя, т.е . в качестве наказания за кровосмешение или желание инцеста. В качестве наказания за безнравственное влечение к женщине, панночке, рассматриваем и мы смерть главного героя и для нас панночка также олицетворяет мать, но не только родную мать главного персонажа или Гоголя, но и саму матушку-природу. В этом заключается древнее, сохранившееся в мифах и легендах, свойственное каждому из нас от рождения архетипическое представление о том, что нетронутая человеком природа, например, лес, имеет материнские черты и как всякая мать защищает и вскармливает его. Вероятно данный архетип леса, как матери-природы, восходит к нашим предкам обезьянам, обитавшим на деревьях и находившим в лесу не только пропитание но и скрывавшимся в нем от хищников, а в жарких странах и от палящего солнца и оттого ощущавшим себя там словно в материнском лоне. Стоит только человеку из алчности начать хищнически эксплуатировать природу, например, начать истреблять диких животных или уничтожать леса, он тотчас выступает в роли насильника матери, и данное злодеяние воспринимается как безнравственный поступок по отношению к мифической матушке-природе. Олицетворением человека, насилующего природу-мать и понесшего за это суровое наказание, в поэзии и мифологии зачастую является беспощадный охотник - в нашем примере – это Актеон. В Метаморфозах Овидия рассказывается о том, как он предается безудержной страсти охоты. И тут он встречаeт Артемиду – богиню леса и живущих в нем животных. Она в сопровождении нимф купается в одном из скрытых уголков леса, в который стремится проникнуть раздираемый любопытством охотник. Застигнутая врасплох и рассерженная богиня превращает его в оленя, растерзанного впоследствии собственными охотничьми псами. Артемида – девственница, поскольку она олицетворяет нетронутую человеком «девственную» природу. То, что Актеон проникает в ее лес и застает ее обнаженной, символизирует сексуальное насилие. Фрейдисты рассматривают девственную Артемиду как мать, представляющую для сына табу в силу запрета кровосмешения. И мы интерпретируем образ Артемиды в этом же ключе, однако не только как мать Актеона (или Овидия), а как матушку-природу, насиловать которую человек не вправе. В мифе об Актеоне прослеживаются, таким образом, два проступка: Актеон в роли беспощадного охотника насилует лес и его животных. И кроме того он в сексуальном плане преступает границу дозволенного в отношении Артемиды, вторгаясь в ее владения и лицезрея ее обнаженной. Оба проступка взаимосвязаны между собой: охотник насилует собственную природу-мать.
Вернемся к повести Гоголя. Хома сродни Актеону, ибо взирая на живописные места, открывающиеся его взору во владениях панночки, ему в голову приходят мысли, свидетельствующие о том, что он рассматривает природу в качестве объекта эксплуатации:
-- Эх, славное место! … Вот тут бы жить, ловить рыбу в Днепре и в прудах, охотиться с тенетами или с ружьем за стрепетами и крольшнепами! Впрочем, я думаю, и дроф немало в этих лугах. Фруктов же можно насушить и продать в город множество или, еще лучше, выкурить из них водку; потому что водка из фруктов ни с каким пенником не сравнится.
Хома с удовольствем побыл бы охотником, а панночка, с которой он так жестоко расправился, предстает в образе Артемиды – женского антипода мужчины-эксплуататора природы. Ведь панночка, как и античная богиня, является покровительницей диких зверей, на которых такие герои, как Хома Брут и Актеон любят охотится, ибо эти звери, и в первую очередь птицы, во вторую ночь пытаются ворваться, а в третью ночь все-таки проникают в церковь, с тем чтобы вместе с их умершей хозяйкой убить Хому:
Ветер пошел по церкви от слов, и послышался шум, как бы от множества летящих крыл. Он слышал, как бились крыльями в стекла церковных окон и в железные рамы, как царапали с визгом когтями по железу и как несметная сила громила в двери и хотела вломиться.
Он только крестился да читал как попало молитвы. И в то же время слышал, как нечистая сила металась вокруг его, чуть не зацепляя его концами крыл и отвратительных хвостов.
Лес, персонифицированный в лице панночки-Артемиды, вступил в церковь как бы грозя Хоме Бруту:
… видел только, как во всю стену стояло какое-то огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в лесу; сквозь сеть волос глядели страшно два глаза …
Повесть заканчивается триумфом природы над Хомой Брутом: храм, как место его служения, был отвоеван лесом:
Вошедший священник остановился при виде такого посрамления божьей святыни и не посмел служить панихиду в таком месте. Так навеки и осталась церковь с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги.
Стоит только человеку совершить насилие над природой, как он сразу навлекает на себя гнев ее покровительницы Артемиды, а в дикие, древние времена этот гнев был настолько чудовищным, что успокоить его можно было только посредством приношения в жертву человека. Наиболее известным примером тому служит история с Агамемноном, подстрелившим на охоте оленя, который находился под защитой Артемиды и был очень дорог ей. Агамемнону пришлось пожертвовать своей дочерью Ифигенией, чтобы унять гнев богини (5). С развитием человеческой цивилизации подобные архаические обычаи приобрели более мягкие формы. Так в свое время алтарь Артемиды в Спарте окроплялся кровью убитых в ее честь жертв. Ритуал окропления кровью впоследствии был сохранен, однако для получения крови стали ограничиваться бичеванием; Павсаний повествует:
После этого им было сообщено божье слово - орошать жертвенник человеческой кровью. Прежде приносили в жертву того, на которого указывал жребий, но Ликург заменил это бичеванием эфебов, и алтарь стал таким образом орошаться человеческой кровью. При этом присутствовала жрица, держа в руках деревянное изображение. Будучи маленьким по величине, это изображение было очень легким, но если бывает, что бичующие бьют эфеба слабо, щадя или его красоту или его высокое положение, тогда у жрицы деревянное изображение становится тяжелым, так что его трудно бывает удержать, и она начинает укорять бичующих и говорит, что мучается по их вине. Так продолжают удовлетворять человеческой кровью эту статую после таврических жертвоприношений. (6)
Статуя Артемиды – как явствует из рассказа Павсания – выполнена из дерева, ибо она символизирует лес. Спартанский культ человеческого жертвоприношения, а позднее бичевания своими корнями уходит в древний культ деревьев. Другой пример: В святилище Артемиды в Бравроне мужчинам надрезали мечом горло, чтобы получить кровь, заменив таким образом имевшие ранее место человеческие жертвоприношения. (7). Но и панночка требует сакральных жертв, а поскольку во времена христианства жертвоприношения не совершаются, то она сама находит их. Так казак Дорош рассказывает, как панночка, которую все считали ведьмой – а надо сказать, что дохристианские божества зачастую продолжали свое существование во времена христианства уже в качестве демонов или ведьм – однажды прокусила ребенку горло и высосала у него всю кровь:
Она схватила дитя, прокусила ему горло и начала пить из него кровь
Обычай заменять жертвоприношение кровопусканием, с тем чтобы люди не погибали в угоду богини, а лишь истекали кровью, похоже находит свое отражение и в данной легенде о панночке:
Материя о ведьме сделалась неисчерпаемою. Каждый, в свою очередь, спешил что-нибудь рассказать … у многих девок на селе отрезала косу; у других выпила по нескольку ведер крови.
В чем потаенный смысл подобных жертв? Они проистекают из архаического чувства вины человека, восставшего над природой и нещадно ее эксплуатирующего. За древесину, плоды, ягоды и убитых зверей, которых человек хищнически добывает в лесу, собственно и являющемся частичкой нетронутой природы, он должен чем-то заплатить, чем-то органическим, к примеру плодами урожая, животными, людьми или кровью, служащей удобрением, благодаря которому мать-природа и впредь могла бы сохранять свои материнские качества, т.е. рожать - давать начало новой жизни и вскармливать ее.
Так и Хому Брута богиня хочет видеть в виде жертвы, которую она и получает на третью ночь, призвав на помощь Вия и зверей. Хома погибает как самая настоящая жертва и сравним в данном случае с Христом, отдавшим свою жизнь на крестe, чтобы искупить перед Богом греховность человеческого рода – об этом говорят многочисленные намеки на места из Библии, которые упоминает Гоголь в своей повести. Так при попытке бегства сюртук Хомы рвется, зацепившись за терновник – терновник является синонимом слова терн, упоминаемого в Новом Завете в качестве тернового венца, своими шипами терзавшего лик Христа: терновый венец и венец из терна (8). Казнь Христа и двоих приговоренных к распятию разбойников охраняют римские солдаты, подчиняющиеся центуриону – офицеру, чье воинское звание передано в русской редакции Библии как сотник (9). Но сотником также является помещик, принудивший Хому читать молитвы в хуторской церкви. Его подчиненные – простые казаки, т.е. такие же как и он (бывшие) солдаты. Они забирают Хому после служб, приводят его в храм, где он вынужден будет принять свою смерть, и препятствуют его попыткам сбежать. Жутко угрожая Хоме старый сотник не позволяет ему отказаться от фатального для него поручения. Преступление, навлекшее гнев Божий и искупленное жертвой Иисуса Христа, пришло в этот мир с грехопадением Адама и Евы, вкусившими от древа познания. Именно поэтому Ева считается своего рода femme fatale - роковой женщиной, которая совратила Адама. Плод с дерева, который на картинах старых мастеров почти всегда – яблоко, именно поэтому и называется „запретный плод“ или „запрещенный плод“. Этот термин встречается также и в Вие, при чем в такой необычной взаимосвязи, что читатель просто не может не обратить на это внимание. На пути из Киева на хутор казаки вместе с Хомой Брутом останавливаются в корчме, где они заказывают свиную колбасу, которую им с отвращением подает жид-корчмарь, поскольку из религиозных убеждений она для него – табу. Вот как это описывается в повести: жид принес под полою несколько колбас из свинины и, положив их на стол,
тотчас отворотился от этого запрещенного талмудом плода.
Довольно непривычно обозначать мясо в качестве «запретного плода», а потому читатель здесь должен поневоле насторожиться. Ключевое слово „свинья“ вводится в повествование с того момента, когда старуха предстает перед молодцем в образе свиньи, что по праву воспринимается как символический намек на „свинские», т.е. предосудительные сексуальные желания (10). Свинина в качестве запретного плода указывает, таким образом, на запретное вожделение, поскольку панночка, как фигура матери, является для Хомы объектом запретного сексуального влечения, ведущего к кровосмешению, своего рода «запретным плодом». Библейский рассказ о грехопадении может быть объяснен и с точки зрения культа деревьев. Адаму и Еве разрешалось есть плоды с любых деревьев, но только не с древа жизни и древа познания. Оба этих дерева соответствуют поэтому священным деревьям, которые в дохристианскую эпоху считались неприкосновенными и почитались людьми с тем чтобы, успокоить собственную совесть, не дававшую им покоя из-за их хищнического отношения к природе, проявлявшегося, например, в выкорчевывании лесов – грехопадение в данном контексте состоит в алчности, не щадящей ни одного дерева. Менталитет беспощадного эксплуататора присущ и Хоме Бруту, что подтверждают его мысли, возникающие у него при взгляде на окружающую его красоту природы – напомним еще раз его слова:
-- Эх, славное место! … Вот тут бы жить, ловить рыбу в Днепре и в прудах, охотиться с тенетами или с ружьем за стрепетами и крольшнепами! Впрочем, я думаю, и дроф немало в этих лугах. Фруктов же можно насушить и продать в город множество или, еще лучше, выкурить из них водку; потому что водка из фруктов ни с каким пенником не сравнится.
В Хоме говорит древний Адам – но можно сказать, что также и современный Адам! С наслаждением расписывает он, что можно было бы не только срывать плоды и поедать их, но и регулярно собирать урожай, перерабатывать и продавать. Природа, представленная в лице панночки, которую он засильничал до смерти, является для него объектом охоты и эксплуатации – в этом состоит первородный грех, за который он и понес наказание.
Итак, образ панночки был истолкован нами как последовательницы дохристианской богини-матери, карающей всякого, кто пытается покорить природу. А что же Вий, без которого панночка не смогла бы победить Хому Брута? Полагаем, что и на этот вопрос мы найдем ответ, обратившись к образу Артемиду. Хотя она и женщина, но все же не такая слабая и беззащитная, ибо у нее есть лук и стрелы, которые она пускает в ход против людей, совершающих преступления, как в случае с Титием, овладевшим Летой - матерью Артемиды (11) – ведь Лето – это тоже богиня, олицетворяющая природу, и потому являющаяся для таких мужчин, как Титий, табу. Стрелы Артемиды символизируют способность еще непокоренной человеком природы обороняться. Стрелами, как символом обороноспособности, обладает и панночка, ведь у нее ресницы словно стрелы:
Перед ним лежала красавица, с растрепанною роскошною косою, с длинными, как стрелы, ресницами.
… а ресницы, упавшие стрелами на щеки, пылавшие жаром тайных желаний …
Ресницы, похожие на стрелы, относятся к векам, а последние к глазам, играющим роль важного символа в повести Вий. Панночка намеревается напасть на Хому ночью в храме, однако она сама не в состоянии его увидеть. Способность видеть, является таким образом оружием, в котором она нуждается, чтобы атаковать своего врага, но именно эту способность у нее отняли. Демоны тоже не могут накинуться на Хому, потому что и они его не видят. Тот факт, что у панночки и у нечисти отняли зрение, т.е. разоружили их, является символом того, что человек, представленный в данном случае в образе Хомы, покорил природу. И тут на сцену выходит Вий. Он весь покрыт землей, ибо из нее он вышел. Земля-матушка только что породила его. Словно новорожденный он еще не в состоянии ходить без посторонней помощи, а потому нечисть ведет его. Но в отличие от них Вий видит и указывает пальцем на Хому, после чего демоны набрасываются на него. Природа как бы самовосстановилась. Она выносила и родила демона-Вия, способного видеть. И теперь она не беззащитна и может уничтожить Хому. Вий – ее оружие, он сравним со смертельной стрелой Артемиды, на такие стрелы похожи ресницы панночки. События этой повести развиваются на Украине и на украинском языке ресница называется „вія“, а Вий – это мужская форма этого слова: природа больше не беззащитная и слабая женщина, теперь она снова способна обороняться как мужчина на равных с Хомой Брутом – вспомним, что и в сцене демонических скaчек в начале повести панночка тоже сначала была в положении мужчины. Интересно, что веки у Вия свисают до самой земли. И видеть он может только, когда демоны их поднимают. То есть Вий не совсем самостоятельное существо. Его оружие действует только тогда, когда это нужно нечисти. Так и стрелы Артемиды не обладают собственной волей и убивают лишь тогда, когда богиня стреляет ими из лука. В этом отличие Вия от человека, являющегося как и Вий дитем природы, но ставшего самостоятельным и возвысившегося над природой. Вий не способен на это, он беспомощен и видит только тогда, когда демоны поднимают его веки.
1) F.C.Driessen: Gogol as a Short-Story Writer. A Study of his Techniques of Composition. 1965, стр. 164
2) Hugh McLean: Gogol’s Retreat from Love: Toward an Interpretation of Mirgorod, in: American Contributions to the Fourth International Congress of Slavists. Moscow, September 1958, стр. 235
3) Иван Дмитриевич Ермаков: Очерки по анализу творчества Н. В. Гоголя. Москва-Пероград1923, стр. 27
4) F.C.Driessen: Gogol as a Short-Story Writer. A Study of his Techniques of Composition. 1965, стр. 164-165
5) Софокл: Электра 563-571; Гигин: Мифы 98
6) Павсаний: Описание Эллады III,16,9
7) Еврипид: Ифигения в Тавриде 1458-1462
8) Мф. 27:29; Мк. 15:17; Ин.19:2
9) Мф. 27:54; Мк. 15:39; Лк. 23:47
10) Simon Karlinsky: The Sexual Labyrinth of Nikolai Gogol – стр. 89
